Своего рода закулисье писателя. Как в настоящей мастерской здесь я храню инструменты, сюда собираю материалы и заготовки. Здесь же делаю наброски, черновики – создаю отрывки будущего. И здесь самое место пробовать на вкус ваши идеи и предложения.
Илл.: ©makezine.com
СОДЕРЖАНИЕ
История Дюк
Мармадюк мертва.
Она умерла внезапно.
Заводчики, у которых мы ее приобрели еще котенком, сказали, что она родилась 4 июля 1979 г. Похоже, что все кошки из того питомника родились 4 июля. Моя жена Джун принесла Дюк из ее кошачьего «детского садика» немногим более года спустя после первой годовщины нашей свадьбы. Мы подарили «половину» Мармадюк нашей дочери Фрэн на ее десятый день рождения – вторая «половина» была моей, и хотелось бы надеяться, что это те узы, что связывают нас с Фрэн до сих пор.
Разумеется, это была шутка, что передняя и задняя «четверти» Дюк были моими, а «середина» принадлежала Фрэн с тех самых пор, как я стал чаще кормить кошку и убирать за ней. Но Мармадюк была нашей во всех смыслах.
Когда Дюк была маленькой, она любила спать, свернувшись вокруг моей головы, словно живая ночная шапочка. Позже, когда привязанность Фрэн к кошке поостыла, Дюк спала с ней, особенно когда Фрэн отдыхала дома во время школьных каникул. Вообще, мы очень любили Дюк, и она очень любила нас.
У нашего старого дома росли огромные кедры, чьи кроны закрывали верхнюю веранду позади дома. Когда Дюк была совсем маленькой, белки и птицы безжалостно издевались над ней, дразня с верхушек деревьев. Когда же она не выдерживала и бросалась за ними на верхушку дерева, они перепрыгивали на другое дерево. Дюк сбегала вниз по дереву, поднималась на следующее, и эта сцена повторялась снова и снова. Но вот, как бы случайно, одна из этих злобных белок бросилась за Дюк – только чтобы тут же отскочить обратно на дерево, оставив Дюк «куковать» на крыше. Это продолжалось довольно долго, пока Дюк, наконец, не уяснила, что не нужно прыгать на крышу.
Однажды Дюк принесла домой маленького птенца и с гордым видом положила его мне под ноги. Мы постарались объяснить ей, что так делать нельзя. И насколько мы знаем, она никогда больше не убивала птиц. Теперь, спустя годы, совершенно очевидно, что птицы и белки стали ее друзьями, они часто играли вместе. Поймать птицу и съесть? Дюк никогда не сделала бы этого без своей тарелки…
Однажды я наблюдал за белкой на заднем дворе и видел, как Дюк зашла за угол, пытаясь поймать ее одним неожиданным броском. Дюк притворилась, что ей нет никакого дела до белки (она была жуткая актриса) до тех пор, пока белка была ясно видна, и затем сорвалась с места. Я увидел белку и Дюк снова уже несущимися во весь опор – но они просто наслаждались своим бегом…
Мармадюк научилась трясти хвостом подобно белке, но так и не научилась мяукать, пока ей не исполнилось 11 лет, когда она провела смертельно тяжелую для нее неделю в ветеринарной клинике. И даже тогда она только чуть-чуть мяукала, словно всхлипывала. Она курлыкала по-голубиному и подобно другим птицам, издавая эти звуки вперемешку с мурлыканием.
Наш старый дом стоял на очень оживленной улице, и мы постоянно отгоняли наших кошек от дороги. Однажды к нам в дом вошел прохожий, сказав, что он наткнулся на кошку, которая убежала на наш задний двор. После долгих поисков мы, наконец, нашли Дюк в окне подвала соседнего гаража – грязную, помятую, но невредимую. С того дня Дюк никогда больше не выходила на дорогу. Я полагаю, ученые-зоологи скажут, что это отнюдь не говорит о высоте интеллекта братьев наших меньших, и все же что-то в этом есть.
Шли годы, и Дюк все больше и больше времени проводила на веранде или на верхних ступеньках, созерцая мир. Она сидела на земле под птичьей кормушкой, будто спрятавшись за дюймовой трубой, державшей кормушку, пока птицы беззаботно клевали свои семечки пятью футами выше, или, лениво развалившись в кресле, наблюдала в окно за птицами или белками на другой стороне веранды.
Со временем, когда она стала старше, ее длинная шерсть стала доставлять все больше и больше хлопот. Дюк была полукровкой от DALH (домашней американской длинношерстной кошки). Она была чудного золотого гернзейского цвета – это для тех из вас, кто знаком с коровами. И она была кроткая как ангел. Когда к нам приходили внуки, она терпела почти все их забавы. В этот последний год, став очень медлительной и неигривой, увидев детей, Дюк скрывалась в своем основном убежище, выходя только для того, чтобы поесть, или после того, как ребята уже наверняка были в постели.
Этим летом два с половиной месяца мы пробыли в Европе, в Германии. Мармадюк жила у одной из наших дочерей и ее приемного сына из Африки. Они говорили, что первые две недели после нашего отъезда она была в жуткой депрессии, но потом оправилась и стала сама собой. Вообще говоря, депрессия у Дюк начиналась всякий раз, когда исчезал маленький дорожный кейс. И случалось это довольно часто, ведь она не ездила с нами.
Вплоть до последних нескольких лет, когда она уже не могла нормально переносить дорогу, Дюк ездила, усевшись на моем плече, обозревая проносящиеся за окном пейзажи. Я не думаю, что опасность аварии была слишком велика, однако, бывали моменты, когда машины могли столкнуться, детей бросало из стороны в сторону, а водители неистово сигналили кошке на моем плече.
Пока ей не исполнилось шесть месяцев, Мармадюк была полноценной. Но потом, как это иногда случается с породистыми длинношерстными кошками, она с помощью ветеринара утратила часть своей женственности. Когда возникла необходимость в операции с целью коррекции врожденного дефекта ребра, и чуть ли не четверть ее роскошного меха пришлось сбрить, мы увидели, какой маленькой она была на самом деле. Под ее роскошной шубкой скрывалось неожиданно маленькое, хрупкое тельце...
Дюк много времени проводила у меня на коленях, на плече или на спинке моего кресла, когда я читал, говорил по телефону или просто сидел. А я расчесывал ее мех и вытаскивал пинцетом случайных блошек.
Когда этим летом мы вернулись из Германии, я обнаружил, что она стала очень медлительна и равнодушна ко всему, и я начал подумывать о том, как много лет она уже живет у нас, и что нам нужно что-то делать. Я принялся громко говорить Мармадюк, что очень люблю ее, чего прежде я никогда не делал, но о чем, я думаю, она все равно знала. И тогда мне отнюдь не казалось странным, что я говорю эти слова кошке. Быть может, это было своего рода поддержкой Энн Лэндерз или дорогой Эбби в их мнении, что люди не говорят «Я люблю тебя!» до тех пор, пока не становится слишком поздно, что, видимо, и заставило меня тогда не говорить, а просто кричать об этом.
Наступившая развязка была достаточно быстрой, но оттого не менее болезненной. Мы были в нашем загородном домике на озере Кьюка, занимались с внуками. Фрэн, окончившая в мае колледж, отдыхала дома с Дюк. Она позвонила нам и сообщила, что Дюк неважно выглядит.
Позвонив снова, Фрэн сказала, что Дюк стало хуже, и что она собирается одолжить у соседей машину, чтобы отвезти кошку к ветеринару. Своим третьим звонком Фрэн сообщила, что взяла машину, но никак не может найти Дюк. Она перезвонила через сорок минут, сказав, что она, наконец, нашла Дюк под лестницей, ведущей в дом. Мармадюк была мертва.
После всех этих тяжелых телефонных переговоров я быстро вернулся в город, чтобы утешить Фрэн, услышать слова утешения в ответ и попрощаться с Мармадюк, последний раз расчесав ее шубку. В половине одиннадцатого вечера – это была суббота – я отвез ее в ветеринарную клинику для кремации. Уже к половине первого ночи я вернулся в домик на озере, чтобы разделить свое горе с женой, оставшейся там с внуками. И вот я встал на рассвете и пишу эти строки, отдавая дань памяти нашего маленького пушистого друга и пытаясь тем самым хоть как-то успокоить свою боль.
В моей жизни было несколько тяжелых утрат, которые никогда не уйдут из моей памяти. Я сижу сейчас здесь, за столом, смотрю в окно на озеро за лужайкой и крутой берег на той стороне и думаю, что ведь, как ни крути, придется пережить еще много смертей, и я задаюсь вопросом, насколько более тяжелы они должны быть…
Прощай, Дюк. Я не знаю, куда уходят кошки, когда они умирают, но ты всегда будешь жить в моей памяти. Ты была величественной, нежной, кроткой частью моей жизни. Говорят, жизнь действительно начинается, когда дети покидают дом и умирает собака. Вот и Фрэн, наша младшенькая, и Карен, наша средняя, окончили колледж в этом году.
Последние пару лет Джун несколько раз говорила, что когда Дюк покинет нас, у нас больше не будет домашних животных. И она права. Это было бы нечестно, уже хотя бы потому, что мы стали часто путешествовать с детьми, всей семьей, достаточно далеко по стране, да и по всему миру. И она права. Да, она права…
«Каждой вещи свой сезон, и каждой цели свое время под небесами». Тебя уже не воскресить; так же, как не существует и заупокойной молитвы для кошек…
Прощай, Дюк!
P.S. Автор этих строк – Ричард Брикуэдди (1944 – 2019), советник Джона Ф. Кеннеди, помощник сенатора Роберта Ф. Кеннеди, видный деятель Департамента охраны окружающей среды Нью-Йорка.
___________________________
© 1991 Duke’s Tale: Dick J. Brickwedde, Syracuse, NY, USA
© 1999 Перевод на русский язык: А. Гостевский, Воронеж
Фото © 1989 June Brickwedde
к содержанию
Тишина
(Отрывок из первой книги трилогии «Сэмпай. Три истории одной судьбы. Агент»)
Тишина.
Тишина была необыкновенная. Не до звона в ушах – абсолютная, мертвая – нет. Но
напротив – умиротворяющая, убаюкивающая. Тихий, ненавязчивый стрекот цикад, подрагивающие в тон ему молодые листочки столетних деревьев, еле различимые в неверном лунном свете – вся эта гармония наводили на мысль о неком Божественном ансамбле. О неявной, но прочной и естественной связи – нити, соединяющей каждый всплеск на девственной глади спящего озера и искорки отразившейся, разбившейся и растворившейся в нем далекой звезды…
Редкие прибрежные камыши застыли словно в недоумении, куда же исчез тот легкий приятный ветерок, что так нежно и ласково раскачивал их совсем недавно.
Неописуемое спокойствие, воцарившееся в воздухе – легком, прозрачном, без намека на ночную духоту – походило на отрешенность. Как будто все, что происходило до сих пор, было плодом воображения. А все будущее нереально как еще не рассказанная легенда, ибо действительно лишь настоящее.
Если не было прошлого, излишни и тревоги о нем. Если нереально будущее, нет и воспоминаний о нем. Следовательно, настоящее вечно...
Ощущение этой непонятной, запутанной, но очень успокаивающей мысли, словно легчайшая истома, наполняло душу даже не воздухом, но эфиром. Чувство реальности, осознание происходящего незаметно, исподволь сменялось ощущением даже не полета – парения. Зачем тревожиться о прошлом – оно уже свершилось. Зачем вспоминать будущее – что будет в нем настоящего?
Блуждающий взор, нехотя раздвинув ленивые веки, выхватывает из ровной, нетронутой темени озера застывший пушистый сугробик. Крохотный лебеденок, завороженный ночной тишиной, словно слился с озерной гладью, став частью ее. Он уснул, и, конечно, ему снится сон. Он спит, видит сон, но даже и не подозревает, что сам он – часть этого сна.
Сна, что так не хочется покидать.
Сна, что хочется смотреть вечно.
Сна, где меркнет и теряет вес все, что когда-то считалось непреложными ценностями.
Сна, который поднимает душу над логикой и разумом, неся ее на невесомых крыльях за облака, к абсолютному счастью...
Но вот лебеденок просыпается, поднимает грациозную головку, расправляет крылья и начинает расти, расти, он становится все больше и больше. Маленький сугробик быстро вырастает в снежный ком, и вот уже снежная лавина несется, круша и сметая все на своем пути. Маленькая белка, застигнутая врасплох могучей стихией, смотрит огромными удивленными глазами и жалобно пищит, пищит, пищит…
______________________________
© 1996-2020 А. Гостевский
Илл. © 2021 А. Гостевский
к содержанию
Саттар
(Отрывок из второй книги трилогии «Сэмпай. Три истории одной судьбы. Саттар»)
Даже самая слабая надежда может сбыться,
если человек имеет веру,
но даже самая сильная вера угаснет,
если человек утратит надежду.
А. Гостевский
– Будь проклят тот день, когда я родился в этой шкуре!
Крик растворился в раскаленном воздухе, не успев вылететь из пересохшего горла. Надменные барханы молча взирали на старого погонщика. Его тощий облезший верблюд уже много дней не встречал колючек. Обвисший горб и прикрытые глаза на его равнодушной морде ясно говорили, что он давно разочаровался в своем хозяине, чье тщедушное тело он нес на своей вытертой спине.
…Смерч налетел внезапно. Саттар, уткнувшийся в тюрбан под верблюжьим горбом, слышал нарастающий дикий вой, пробиравший до костей, и горячо молил Аллаха, чтобы уберег от беды. Но, видно, велики были грехи человека. Вой начал стихать, и погонщик было подумал, что пронесло, как вдруг гигантская сила схватила его за шиворот, выдернула из-под верблюда и закружила в бешеном танце. Кровь бросилась Саттару в голову вместе с горячим песком. Небеса смешались с землей, рассыпавшись желто-зелеными искрами, и наступила ночь.
Он очнулся на вершине высокого бархана. Увидев усыпанное звездами небо, Саттар решил, что отправился в землю праотцев, и сейчас его встретит святой Джабраил. Однако ночной холод вернул его к действительности. Завернувшись в прорванный халат, он попытался вспомнить, что произошло. Все тело ломило и ныло. Саттар с удивлением обнаружил, как много у него костей, причем каждая сама говорила о себе. Старик попытался встать, но тут же со стоном опустился на песок. Тело не слушалось. С трудом ворочая тяжелой головой, он огляделся. Во тьме угадывались лишь неясные очертания ближайших холмов. Бросив свое бесплодное занятие, он поглубже запахнул халат, разрыл песок, еще хранивший в глубине остатки дневного зноя и задремал.
Проснувшись наутро, Саттар огляделся и пришел к выводу, что Аллах не оставил его и воздал должное Ему в молитве.
Завершив намаз, он побрел к лежавшему неподалеку верблюду, моля Всевышнего, чтобы тот был жив. Верблюд, полузасыпанный, лежал, далеко откинув большую голову. От былой гордости, отличавшей его даже среди сородичей, не осталось и следа.
Старик опустился на колении и протянул дрожащую руку к спутанной, забитой песком гриве. Едва почувствовав его прикосновение, верблюд зашевелился. Из-под балдахина пушистых ресниц огромным влажным инжиром подбадривающе подмигнул верблюжий глаз, приведя Саттара в неописуемый восторг.
– О, Аллаху акбар! Иль хамдуль илла! Хува хэй! [1]
Бормоча под нос благодарности, погонщик заботливо ощупал верблюда, пока не убедился, что тот цел и невредим. Закончив с верблюдом, он взобрался на вершину бархана и долго озирался, всматриваясь в колышущееся марево, ища свою поклажу. Однако ничто не нарушало волнистой желтизны песков под выбеленным зноем небом.
Вытирая рукавом халата слезящиеся глаза, Саттар медленно спустился вниз. Усевшись рядом с верблюдом, он задумался над положением, в котором оказался. Два тюка с шерстью, письма к Халилю, а, главное, бурдюки с водой – все бесследно исчезло. До следующего источника оставалось меньше трети перехода, но это было до бури. Где он находится теперь, звезды скажут, лишь когда зайдет солнце. Если к тому времени он еще будет жив. Впрочем, насчет направления можно не беспокоиться – можно просто отдаться воле верблюда. Он сам приведёт к воде. Вопрос, сколько это займет времени…
Саттар отцепил от пояса маленький бурдючок – подарок Мустафы. Распустив завязки, он смочил палец и жадно пососал его. Убедив себя, что утолил жажду, он убрал бурдючок, завернулся в халат и начал считать жен Ибрагима, пока жара не сморила его.
Солнце уже клонилось к западу, когда старик проснулся от боли в пустом животе. Жара начинала спадать, и он решил идти. С чувством совершив намаз и потуже затянув пояс с драгоценным бурдючком, Саттар криком поднял верблюда, взял чудом сохранившийся повод и двинулся вслед за уходящим солнцем навстречу ночной прохладе, решив идти, сколько достанет сил и лишь в крайнем случае садиться на верблюда. На горизонте кучерявились редкие облака. «Это хороший знак!» – пришла ободряющая мысль. Облака могли обещать дождь, и они лежали у него на пути.
Четыре дня погонщик шел по пескам. На пятый день он с трудом взобрался на верблюда, полностью отдавшись его власти. Дождь, обронивший несколько капель на второй день, не принес много радости. Робкие тучки ненадолго скрыли солнце, лишь немного остудив воздух.
От жажды и перенесенных волнений старик совсем перестал соображать. В первую же ночь после бури он с ужасом понял, что напрочь забыл, как должны быть расположены звезды в нужном ему направлении. Их огоньки играли и переливались, словно разноцветный бисер на кошелях багдадских купцов – красиво и совершенно бесполезно. Убежденный домосед, Саттар никогда не ходил с караваном, за исключением единственного хаджа в Медину, что он совершил еще ребенком. Погонщик Мустафа, продавший ему верблюда, сокрушенно качал головой:
– Возьмут тебя пески. Говорю как брату, дождись каравана, вместе пойдем!
– Не могу, – обреченно отвечал тогда Саттар. – Фатах совсем сгноит меня…
Теперь, поняв, что, несмотря на все наставления Мустафы, он все же сбился с пути, старик решил последовать его последнему совету – отдаться воле верблюда. Верблюд должен вывести его к воде.
…Далеко впереди, на стыке желтого марева песков и бледной голубизны небес, показался всадник. Он приближался необычайно быстро, словно его несли крылья. Саттар сидел на песке, судорожно сжимая руками верблюжью ногу. Огромная волна радости, только что захлестнувшая его душу, внезапно сменилась темной пеленой тревоги. Кто этот неизвестный, что он несет? Спасение? Или беду? Неожиданно смутный силуэт, надвигавшийся из глубины пустыни, разделился на две такие же неясные тени, тут же взмывшие в небо и мягко растаявшие в вышине. Изумленный старик вскочил, все еще пытаясь что-либо разглядеть, но картину, что окружала его почти половину луны, уже более ничто не нарушало. Он повернулся и вдруг увидел Джамилю, свою младшенькую. Одетая в праздничный халат, с полным кувшином на голове, она не шла, но словно плыла по раскаленному песку. От неожиданности Саттар подвернул ногу и неловко плюхнулся на верблюда. Сбив на затылок съехавший на глаза тюрбан, он поднял голову, но дочери уже не было. У погонщика потемнело в глазах, и он рухнул, от боли и разочарования бессильно колотя кулаками горячий песок.
Саттар с трудом высвободил затекшую руку и поднял голову. Чистое звездное небо равнодушно смотрело на него бесчисленными глазами холодных звезд. Он выволок свое измученное тело из-под верблюда и уселся, с трудом соображая, что произошло, и как он здесь очутился. Смерч, таинственный всадник, взлетевший на небо, потом Джамиля с кувшином… Все смешалось в его пылающей голове.
Ночной холод освежил затуманенное сознание. «Привиделось!»
Эта мысль немного успокоила, и он начал осматриваться, соображая, куда же направить своего верблюда. «Все барханы похожи друг на друга как две капли воды… Нет, не надо про воду… Они одинаковы как звезды, под которыми они спят…»
Впрочем, нет. Вот одна звезда отличается от других – она ярче своих сестер и… И она движется! «Снова этот мираж, шайтан его возьми!» – подумал Саттар, но тут же содрогнулся: мираж? Ночью?
Тем временем звезда становилась все ярче, медленно опускаясь к горизонту. Спустя еще немного она остановилась. Но это была уже не звезда, а небольшой шарик, переливающийся сине-белым светом. Свет этот был мягкий и как будто бы несильный. Погонщик с трудом оторвал взгляд от необычного зрелища и оглянулся. Он ясно различил очертания далеких холмов и, чуть повернувшись, вздрогнул: большая неясная тень, странно изгибаясь, приближалась к нему. Саттар нервно тряхнул головой и всмотрелся в надвигающееся нечто.
– Тьфу, ибн эль метанака![2] – выругался он в сердцах, узнав собственного верблюда.
Старик так увлекся небесным представлением, что не заметил, как пошел ему навстречу. Он отвернулся от верблюда и чуть не упал. Ноги свело от внезапного страха, они словно вросли в песок. Саттар с ужасом почувствовал, как под тюрбаном зашевелились остатки волос.
Звездочка, точнее, то, что было ею несколько мгновений назад, вырастало огромным сине-белым солнцем перед окаменевшим от страха человеком. Светящийся шар буквально накатывался на него, заслоняя собой не только пески, но уже и небо. В этот момент страх отпустил его, и старик бессильно опустился на дрожащие колени. Беды последних дней настолько измотали его, что Саттар решил просто принять свою судьбу, какой бы она ни была.
А между тем судьба его принимала вполне реальные очертания. Огромная, идеально ровная сфера остановилась в нескольких десятках шагов, сменив переливчатый сине-белый колор на мягкое голубое свечение. Мысли разбрелись по звенящей голове. С трудом ухватив одну из них, он подумал, что не слышит ни звука, словно вокруг была не пустыня, а стены ночного медресе. Испуганный храп верблюда нарушил эту неестественную тишину. Погонщик крепко обхватил тощую шею своего «корабля». Почувствовав рядом живое, доброе существо, человек воспрянул духом. Он уже с некоторым интересом наблюдал, как внизу шара возникло круглое белое окно, в проеме которого появилась человеческая тень, двинувшаяся прямо к нему.
Рука инстинктивно потянулась к старому отцовскому кинжалу, но повисла на полпути. Фигура, вышедшая из шара, остановилась, осторожно поставил на песок нечто вроде большого сундука, приветственно махнула рукой и вернулась в шар. Мгновение спустя сфера вспыхнула тем же сине-белым сиянием и взмыла вверх так же бесшумно, как и появилась. Саттар едва успел поднять голову, как яркая звездочка, описав замысловатую кривую, затерялась в ночном небе.
Проводив взглядом небесного гостя, погонщик опустил взор на подарок, что тот оставил. Переволновавшийся старик вряд ли удивился бы, даже если бы сейчас из таинственного сундука вышел сам пророк.
Однако, пророк не появился, и сам ящик оставался нем и неподвижен. Саттар нерешительно оглянулся на верблюда. Верблюд тряхнул головой, и старик воспринял это как хороший знак. Он повернулся к сундуку и сделал несколько опасливых шагов. Вокруг ничто не изменилось. Медленно переставляя ноги, готовый в любое мгновение сорваться и что есть мочи бежать прочь, Саттар приближался к ящику. Остановившись в пяти локтях от «подарка», он, наконец, позволил себе вдохнуть. Воздух с шумом ворвался в его пересохший рот, убивая последние остатки влаги. Ему страшно захотелось пить, но его поясной бурдючок уже давно был пуст. Неожиданно вспомнив об этом, Саттар обреченно добрел до ящика и, забыв все свои страхи, тяжело опустился на него. Последние силы покинули старика. Даже самая слабая надежда может сбыться, если человек имеет веру, но даже самая сильная вера угаснет, если человек утратит надежду. Саттар сохранил искорку надежды, даже когда высох его сокровенный бурдючок. Конечно, можно было заколоть верблюда, это дало бы еще несколько дней отсрочки. Но скорее он закололся бы сам. Он верил, что Аллах не оставит его.
Пять раз.
В каждый из этих страшных дней, что прошли после бури.
Он опускался на песок, чтобы совершить намаз.
Он истово молил Всевышнего о ниспослании спасения.
И Аллах услышал его.
Старик сидел на сундуке, оставленном небесным гостем, не имея сил даже пошевелиться. Что ждет его дальше?
Понемногу Саттар пришел в себя. Он осторожно сполз с «подарка» и осмотрел его. Света звезд хватило лишь, чтобы понять, что это простой ларец, очень похожий на тот, что остался ему от отца, а тому от деда. Немного потоптавшись в нерешительности, Саттар привычно протянул руку туда, где должна была находиться рукоять крышки. Однако рука его скользнула по совершенно гладкой крышке, не задержавшись ни на рукояти, ни на скобах. До самого рассвета Саттар мужественно убеждал себя, что вожделенный ящик не похож на те красивые, но бесполезные ларчики, вырезанные из цельного камня, что привозили торговцы из Басры. Но, как он ни старался, ему так и не удалось ни открыть ларец, ни даже сдвинуть его с места. Загадочный ящик не имел ни рукоятей, ни скоб, ни ключной скважины, ни других запоров. А его крышку, казалось, заменили стенки, сомкнувшиеся над днищем. Саттар пробовал наколоть в том месте, где должен быть зазор между стенкой и крышкой, но отцовский кинжал, дамасской работы, соскальзывал, не оставляя даже царапины.
Напрочь забыв про жажду, про сон и голод, Саттар узор за узором прощупал весь незатейливый орнамент, покрывавший поверхность ящика, в надежде отыскать тайный запор. Но все было тщетно. Доведенный до исступления старик пробовал даже подкопать песок, но лишь только он обнажал следующий угол ларца, как тот, что был откопан прежде, каким-то образом вновь оказывался в песке. Страх сменился любопытством, потом нетерпением, которое ближе к рассвету переросло в злость.
Тени барханов уже умирали, когда он в изнеможении улегся рядом с загадочным ящиком и забылся тяжелым сном.
Проспал он недолго. Пришло время первого намаза, и Саттар разлепил опухшие, непослушные веки. Усевшись на колени, он взглянул на злополучный «подарок», и в памяти всплыли все мучения минувшей ночи. Он в отчаянии простер руки к небу и воскликнул:
– О, Аллах, Ты послал мне спасение! Так научи же безумного раба твоего, как принять дар твой!..
Неяркое, но уже горячее солнце надменно уставилось ему в лицо. Саттар вновь глянул на ларец и вдруг неожиданно для себя с силой ударил кулаком по крышке:
– Откройся же! – и тут же рухнул на песок, неловко подломив руку.
Еще не успел растаять в воздухе вопль, вырвавшийся из пересохшего горла, как небесный подарок начал преображаться. Простенький орнамент вдруг превратился в роскошный серебряный узор, заигравший на солнце. По бокам крышки словно выдавились ажурные рукояти, и сама она начала медленно откидываться. В этот момент послышалась нежная мелодия, и Саттар, давно уже не слышавший ничего, кроме шороха песка и завывания ветра, готов был поклясться, что музыка лилась из глубины ларца. Постепенно крышка откинулась, и взору изумленного старика представились тяжелая связка сочного винограда, оранжевые мячики хурмы и огромный кусок баранины с рисом на роскошном блюде. Но самое главное – посреди всего этого чуда возвышался большой изящный кувшин, из-под кованой крышки которого сочилась серебряная струйка воды. Воды!
От неожиданности старый погонщик долго не мог закрыть рот. У него свело челюсти, дрожали ноги. Все его существо сжалось, словно в ожидании удара. Если бы в это мгновение сказочный ларец вдруг пропал, оказался бы сном, миражем, старик тотчас же упал бы замертво.
Саттар зажмурился и закрыл лицо руками. Тихо раскачиваясь, он сидел на коленях, вслушиваясь в мелодию, пока не унялась дрожь, сотрясавшая его тело. Наконец, он оторвал руки от лица, все еще не решаясь открыть глаза. Невероятным усилием воли старик приоткрыл один глаз. Ларец стоял на том же месте, по-прежнему играя на солнце своим убранством, и вся снедь все так же аппетитно звала к себе.
Еще секунду подумав, старик протянул руку к кувшину. Но тот словно загорелся белым светом, все ярче и ярче. И в этом сиянии сначала пропал он сам, потом ларец, а потом белизна поглотила все вокруг…
Резкая вспышка, белизна стала быстро темнеть, и в какой-то момент Дэвид понял, что просто лежит с закрытыми глазами. Словно боясь увидеть нечто страшное, он осторожно приподнял веки и увидел Ньюпорта, дока и двух ребят-каскадеров.
– Живой, чертов бездельник! – выдохнул горячим перегаром Ньюпорт. Похоже, в нем плескалась не одна бутылка виски. – Все, я уехал. Док, приведи его в порядок до моего возвращения!
______________________________
1 О, Аллах велик! Аллаху так угодно! Он жив! (араб.) [ назад ]
2 Сукин сын (араб.) [ назад ]
© 1993-2020 А. Гостевский
Илл. © 2021 А. Гостевский
к содержанию
Из прошлой жизни
Ее давно забыли на крыше Мира.
«Миром» все соседи называли огромный старый шкаф, в который не менее старый дядя Моше годами складывал свои «хитрые пожитки» – так он называл самое разное барахло, которое ему часто оставляли вместо денег за игру.
«В этом шкапе таки весь мой мир!» – говаривал Моше, любовно оглаживая почти черные от времени тяжелые дверцы. «У меня все пожитки хитрые, – всякий раз улыбался он с прищуром, символично запирая дверцу на игрушечный золотой ключик. – Один другого хитрее!»
Моше играл на скрипке. Долго. Всю жизнь.
С раннего утра выходя на угол Балковской и Дальницкой, он становился под кроной платана, такого же древнего, как и он сам, и до самого заката вся Балковская, не сказать вся Молдаванка, оглашалась печальными, а иногда задорными и даже наглыми переливами.
Это было в незапамятные времена. В прошлой жизни. Старый Моше уже давно ушел к Всевышнему, его старый платан ушел на дрова, а в «шкапе» сделали новые полки – потому что это оказалось проще, чем вытащить огромный тяжеленный деревянный сейф через коридор, к тому времени обросший шкафчиками, антресольками и прочими вместилищами.
Но вот старую коммуну расселили, и новые хозяева решили таки отправить деревянного пенсионера на покой. Обвязав его веревками, два дюжих биндюжника легко накренили великана. И тут с крыши «мира» соскользнул небольшой ящичек. Один из грузчиков вовремя подставил широкую ладонь, не дав ему упасть. Это оказался футляр от скрипки. Каково же было их удивление, когда, открыв, они обнаружили внутри скрипку, целую и невредимую. На шум поднялся новый хозяин. Он бережно взял инструмент, сдул тонкий налет пыли, взял смычок, уложил подбородник на плече, чуть помедлив, тронул струну, другую. Покрутив колки, он прикрыл глаза, и...
Грузчики, не сговариваясь, осели на пол. У старшего заблестели глаза, и потом одна, за ней другая слеза выкатились на небритые щеки:
– Дядя Моше... Это его... Это он... играл это... Тогда...
______________________________
Илл. © fishki.net
к содержанию
В гостях у старухи Шапокляк
(Отрывок из первой книги трилогии «Сэмпай. Три истории одной судьбы. Агент»)
Где-то очень далеко и негромко звучал неподражаемый тенор Соловьяненко. Денис проснулся и сразу ощутил странную тревогу. В гостиной, где он уснул прямо на диване, было необычайно светло. Он поднялся и подошел к панорамной двери балкона. За ним в девственной белизне застыли засыпанные снегом деревья старого парка. Денис в изумлении протер глаза, помотал головой, но… Это был не сон. За стеклом под белоснежным одеялом мирно спала природа, словно все каштаны разом потеряли свои цветы, усыпав ими все вокруг.
Денис ринулся на кухню, окно которой выходило во двор. Те же высоченные деревья, ветви которых украшала не белые пирамидки цветущих каштанов, а белый пушистый... иней. «Я… Но… Стоп!» – путных мыслей для анализа просто не было. Он закусил губу и прошел в гардероб. Надел первую попавшуюся длинную куртку и быстро спустился во двор.
Выйдя из подъезда, Денис чуть не столкнулся с соседкой, сверстницей, которую давно не видел.
– О, привет, Ден! Тыщу лет тебя не видела! Ух, ни фига! – улыбнувшееся лицо Татьяны вдруг изумленно вытянулось. – А… Ты что же, вообще ушел от мира? И кому служишь?
– Я в мире с самим собой, и служу себе, – умиротворенно ответил Денис и вздрогнул. Его голос прозвучал отрешенно, словно принадлежал другому человеку. Он проследил взгляд соседки и обнаружил себя облаченным в длинную серую мягкую рясу.
Не успел он удивиться, как напротив подъезда остановились маленькие сани, а в них старуха. Сани. Просто сани. Сани без мотора, без лошадей.
– Ольга Исааковна, позвольте вам помочь! – резво подскакивая к саням, он протянул старухе руку.
– Ой, ладно! – недовольно пробурчала та, но сухонькую ручонку дала.
Выбравшись из саней, старуха почапала к подъезду, втыкая в утоптанный снег видавшую виды клюку. Денис автоматически двинулся за ней.
– Давайте я вам помогу! – он открыл дверь подъезда и пошел следом. – Ольга Исааковна, я так давно вас не видел, а можно напроситься к вам в гости?
– И шо ты у меня забыл?
– Э… Ну… Да так, по-соседски, посидеть, чаю попить. Говорю же, давно не виделись...
Они остановились перед ее дверью на последнем этаже. Она пошипела длинным горбатым носом, сверкнула в его сторону огромным глазом и неожиданно толкнула клюкой дверь.
– Ну ладно, заходи уже!
Массивная, отделанная дубовыми панелями дверь легко распахнулась. Они вошли в просторную светлую квартиру с высокими потолками. В глаза бросился идеальный порядок. Впрочем, все убранство состояло из старинного дубового серванта с резными башенками и зеленоватыми стеклами, похожего на замок, большого зачехленного кресла и огромного комода, темной горой возвышавшегося в углу.
Старуха скрылась на кухне. Так и не найдя выключателя, Денис толкнул дверь ванной. Свет настенных светильников вспыхнул сам. Его встретил белоснежный кафель пустых стен. Большое зеркало, умывальник и... шикарный смеситель GRÖHE в стиле hi-tech с датчиком включения. Однако, старуха не чужда продуктам цивилизации!
Денис поднес руки, и мягкая струя даже не полилась, она буквально совершила омовение. Ища взглядом полотенце, он убрал руки от воды. Струя исчезла, и тут же скромная, без кнопок и надписей, коробочка на стене развернулась изящным раструбом и зашумела горячим воздухом.
– Ух ты! – щелкнул он языком. – Умный дом-то!
Вернувшись в по-прежнему пустую гостиную, Денис огляделся и вышел на балкон. Точнее, на узкий слегка покатый карниз, кое-где покрытый мхом. Ни перил, ни даже бортика. Инстинктивно схватившись за ручку двери, он осмотрелся. Привычный вид соседних домов, улица внизу, шумящая людьми и машинами, и вороны – завсегдатаи огромных двускатных крыш. Все как всегда. Как в далеком детстве.
Неожиданно вдалеке на карнизе показались две маленькие елки. Елки. Просто две елки. Они... шли. Да, они, слегка покачиваясь, быстро шли в его сторону, явно переговариваясь. Не дойдя метров десяти, хвоя осыпалась, явив на свет двух толстеньких мальчишек.
– Мы к бабушке на пирожки! – прозвучал наглый звонкий дуэт.
Бесцеремонно отодвинув его оторопевшее тело, они протиснулись внутрь и уселись оба в кресло.
Денис вернулся следом и несколько минут молча наблюдал, как «елки» бесятся, шумят, смеются, обсуждают что-то. Обычные дворовые мальчишки, пухленькие, румяные, на вид лет четырнадцати, не больше. Он отметил, что, колотя друг друга декоративными подушками, суетясь и прыгая меж толстых мягких подлокотников, дальше кресла они не суются.
Появилась старуха. Уже без своей неизменной шляпы, в опрятном скромном платьишке, с каштановыми волосами, явно только что покрашенными и аккуратно уложенными привычным узелком, посвежевшая, но при этом грустная.
– Поможешь? – негромко спросила она, взглянув на Дениса.
– Конечно! – ответил он и двинулся вслед за ней на кухню.
Они вошли в небольшую, так же аккуратно и аскетично обставленную кухню. Старуха... Нет, маленькая старушка, вздрогнув узкими плечами, повернулась к Денису и неожиданно тихим голосом произнесла:
– Спасибо тебе. Не удивляйся. Просто… Эх, Деня, ты не представляешь, как мне одиноко! Я же завсегда одна... Ко мне никогда ни один человек не просился в гости… Ты же ж знаешь, иначе как старухой Шапокляк и не кличут.
Мартов было вскинул голову в сторону гостиной.
– Это лешики, – как-то обреченно и устало вздохнула она, и вдруг из заблестевших огромных глаз выкатились шарики слез.
Денис на секунду замешкался, но тут же подошел к ней и осторожно взял за хрупкие, почти кукольные плечи. Она качнулась вперед и буквально зарылась лицом в его живот, слегка подрагивая от рыданий... Мартов обнял ее и от чувства жалости сам закрыл глаза. А где-то вдалеке Ленский неспешным тягучим голосом Соловьяненко вопрошал: «Куда, куда вы удалились, весны моей златые дни?» Песня становилась все ближе, все настойчивей.
Денис с трудом разлепил глаза и тупо уставился в окно. В окно, за которым по-прежнему бесилась воробьиная стая и мерно покачивалась буйная майская зелень старого парка. Ленский уже смолк, и Денис, пошарив под подушками, вытащил умолкнувший смартфон...
______________________________
Илл. © 2009 А. Гостевский
к содержанию
ПЯТИГОРСКУ
I
«Приветствую тебя, Кавказ седой!
Твоим горам я путник не чужой...»
Слова поэта как молитву повторяю,
Вновь свидевшись с тобой…
Аэропорт «Мин.воды».
Лазурь небес над головой,
Ни ветерка, лишь марево колышет
Далекий горизонт.
Схожу по трапу самолета,
И прямо предо мной –
Громада Змейки. Чудная картина!
Ворот Кавказа грозный страж...
Над ним, как на витрине
Венецианского стекла,
Что стая лебедей
Несутся облака.
Кавказ... Волшебный край...
Могучих гор нагроможденье,
Теснины темные ущелий,
Лесов дремучих наважденье...
Под сенью буков, вязов, елей –
Лугов альпийских разноцветье...
Где есть подобное, ответьте?
Там, где когда-то птицы пели,
Пронесшись сквозь дымы столетий,
Обласкан солнцем, росой умыт,
Стоит пустынный Бермамыт.
Где прежде волны разбивались
О край высокого утеса,
Ковром ракушек укрываясь,
Равнина спит под шум колосьев.
Следы истории и там, и тут.
Здесь каждый кустик, камешек
Своей легендою живут,
И даже ветры здесь не дуют, но – поют!..
II
Ну, вот вокзал. Казалось бы,
Что в нем прекрасного?
Народа толпы, пыли смерчи,
Толкотня, один другого суетней...
Но для меня –
Он как для взлета полоса,
А там, за ней –
Уже начнутся чудеса!
Оставлен позади перрон,
Проплыл пакгауз за окном,
И, тихо набирая скорость,
Помчался мой вагон.
Дорога вьется меж лесов, равнин,
Садов, речных стремнин –
Подкумок бьется средь камней,
Силясь размыть земную твердь –
Чем ниже, тем быстрей.
Так было раньше, так будет впредь...
Но вот, направо – что за диво?
Стоит огромный великан.
Постой, смотри, а вон другой,
Да их тут много!
Уж не попали мы в капкан?!
Но дорога,
Виясь как виноградная лоза,
Проходит мимо.
Очнись, открой глаза!
Смотри, с каким величием стоят
Былинные богатыри,
Храня спокойствие сей обетованной земли.
Кто вздумал обозвать
Величественные горы
Дешевым словом «лакколит»?
Остроконечье серых скал,
Лесов зеленые уборы –
Весь этот красоты, гармонии и силы монолит!
Вот первая из них –
Необозримая Бештау,
«Дракона пять голов».
Там, в шерсти буковых стволов,
Белесые туманы тают,
Не оставляя ни следа,
Да ветер свищет песнь свободы,
Не утихая никогда.
Своею статью пятиглавой,
Осанкой гордой, величавой
Царица здешних гор венчает
Страну невиданных красот –
Бескрайней зелени равнин
И синевы заоблачных высот.
III
Гора горой, но у подножья
Сверкает город белизной.
Восточный шарм, столичный лоск,
Ведь этот город – Пятигорск!..
Страна поэзии великой
И светских развлечений и забав.
Любовь бывает многоликой –
Коварной, нежной, но, сказав:
«Я мил тебе?»,
Ты не услышишь здесь в ответ
Холодное, безжалостное «нет»...
Здесь самый воздух напоен
Небесною, чарующею силой.
Его дыханьем опьянен,
Не шелестит зеленой бахромой
Почтенный старец кипариc.
Теперь, и немощный, и хилый,
Не помнит полузабытых тех времен,
Когда стрелой взметнулся он,
Стремясь пронзить сверкающую высь...
А на горе, неподалеку,
Раскинув мощных два крыла,
Застыла в хищном устремленьи
Фигура горного орла.
И, бронзовый, его не слышен клекот.
Хранит молчание скала.
Могучий беркут вечен стал,
Всей мощью обратившись в камень.
И огненных очей застывший пламень
Не согревает пьедестал...
______________________________
Ессентуки – Воронеж, 1987 г.
Илл. © 2016 Большой Ставропольский канал
...И не судите строго первый детский опыт стихосложения... :)